Некоторые аспекты правосознания носителей грузинской городской уличной культуры (на примере Тбилиси)
Публикации | Евгения ЗАХАРОВА | 25.03.2011 | 17:54
Для городской Грузии позднесоветского и раннего постсоветского периодов (как минимум с начала 70-х гг.) можно констатировать правовой плюрализм, ситуацию, при которой в одном и том же социальном поле сосуществовали как минимум две правовых системы. В Тбилиси вплоть до последних десятилетий в качестве альтернативы государственному было широко распространено медиаторское судопроизводство, где посредником в урегулирвовании конфликтов выступала фигура, владеющая нормами уличного кодекса (используя эмические термины – воровскими или уличными понятиями). Такой фигурой часто становились, в зависимости от значительности разрешаемого конфликта и социального положения задействанного в нем участников либо квартальные лидеры, либо криминальные авторитеты – воры в законе или стоящие на близких к ним ступеньках иерархии воровских статусов. Раньше государство закрвыало глаза на существование городского обычного права (на самом деле носители государственной власти также его применяли). Сприходом же к власти Саакашвили произошло, во-первых, официальное признание существования и действия в городе обычного права, во-вторых, с понятиями и со всей системой отношений, которая на них строилась, была объявлена борьба.
При существовании альтернативного способа урегулирования конфликтов и подавления в тбилисской городской культуре сформировалось негативное отношение к институтам государственной власти вообще и к органам охраны общественного порядка в частности. Однако в последние годы, после Революции Роз можно говорить об изменении общественных настроений в пользу увеличения доверия к государственным органам защиты правопорядка, и снижения доверия к обычноправовым способам урегулирования конфликтов. Я попытаюсь через призму тбилисской уличной культуры рассмотреть некоторые особенности этого сдвига и выделить те факторы, которые могли бы пролить некоторый свет на происходящие в обществе изменения. Поскольку я буду отталкиваться от уличной культуры, в первой части моего изложения мне придется разъяснить основные ее позиции. Основываться я буду на материалах полевой работы в Тбилиси в августе 2007 года и ноябре 2009 г., а также на сообщениях в СМИ за последние пять лет.
Говоря о грузинской городской уличной культуре, я имею в виду вариант современной грузинской культуры, функционирующий и усваиваемый ее носителями прежде всего в городских квартальных сообществах по месту жительства. В сегодняшнем Тбилиси исключительно сильна локальная идентичность, основанная на принадлежности к конкретному городскому кварталу, в котором человек живет. «Я» и «мое», благополучие и честь которых следюует считать неприкосновенными и которые подлежат защите, распространяются, помимо родственников и друзей также на широкий круг членов квартального соседского сообщества. Одним из ключевых институтов для соседского сообщества, а также для тбилисской уличной культуры в целом являются мужские квартальные группы сверстников, образовывающиеся по месту жительства. Эти группы, для обозначения которых я буду использовать эмный термин «биржа», я отношу к кругу явлений, которые в литературе обычно классифицируются как street corner societies – сообщества на углу улицы. Среди старших участников квартальных групп выделяется лидер, которого называют квартальным «смотрящим». В значительной мере позиция смотрящего обусловлена его близостью и связями с тем или иным «авторитетом».
На улице системой координат, в рамках которой происходит определение правого и неправого, является уличный кодекс – те самые воровские или уличные понятия, о которых я говорила вначале. О них говорят как о «законе улицы» – наборе предписаний и норм, которые определяют «правила игры» в этом пространстве. Все что идет вразрез с кодексом считается «сучьим», и преследуется строгими санкциями, иногда – вплоть до физического уничтожения. В рамках данного обсуждения я не ставлю перед собой задачу установить, тождественны ли или насколько близки нормы уличного кодекса блатному, т.е. набору норм поведения, бытовавшему и бытующему в советских и постсоветских тюрьмах. Однако я отмечу, что именно отождествление, или, как минимум, выведение уличных понятий из блатного кодекса носителями культуры рассматривается как основание, определяющее его правовую силу.
Воровской мир, и принятые в нем нормы еще недавно пользовались не только в городских уличных сообществах, но также и в грузинском обществе в целом значительным авторитетом. Сам образ вора, особенно для подростков из квартальных уличных сообществ был привлекателен. Для ребят с биржи вор в законе – человек, обладающий властью, деньгами, привиллегиями, на которого хочется походить и к карьере которого стремиться. Многие подростки действительно стремились к ней, не допуская в своем поведении ничего, чтобы могло преградить путь к воровскому званию. Подростков, обладавших высоким статусом в квартальных сообществах и стремившихся к воровской карьере, называли «каи» или «дзвели бичи» («хороший» или старый парень). Для обозначения набора качеств и стиля поведения, характерного и обязательный для каи бичи используется термин каибичоба. Другое понятие, имеющее исключительную важность в грузинской культуре, это концепция «важкацоба». Она суммирует представления о мужественности, мужской чести и в отличие от каибичоба, релевантна не только для улицы, а определяет образ «правильного» грузина вообще. Таким образом мы сталкиваемся с двумя концепциями мужественности в современной грузинской культуре, одна из них, специфична для уличной культуры – это концепция дзвелбичоба, а другая, важкацоба – актуальна для грузинской культуры в целом. В позднесоветский и раннепостсоветский период эти две концепции настолько сблизились, что стали почти тождественны.
Воровской мир и нормы поведения пользовались уважением не только у подростков. Многие информанты говорили о распространенности уличных понятий во всех слоях общества. На интернет-форумах, посвященных этой тематике, часто можно встретить замечания, что «по уличным понятиям живут 85% грузин[i] ».
В одной из тбилисских газет автор статьи, посвященной тбилисской улице, обращается к читателю с вопросом: «Вам наверное часто приходилось слышать от отцов, что они растят из сыновей будущих воров и хотят, чтобы в будущем их сын пользовался большим уважением у «черных?[ii]». Можно сделать вывод, что в грузинской культуре быть вором, или быть близким к воровскому миру для указанного периода престижно. Фигура вора или квартального лидера, а также уличный (или воровской) кодекс, которого они придерживаются, рассматривается как источник справедливости. Одновременно, государству в справедливости отказывается. Приведу в качестве примера высказывание информанта: «Воровское – это правда. Эта правда не содержит 10 заповедей. Речь о правде уличной жизни[iii]».
Можно было бы говорить о стойком неприятии официальных институтов власти и правопорядка, сформировавшемся в грузинском обществе в советские годы. Это тем более понятно, если учесть что посты в государственных структурах всегда использовались теми, кто их занимал, для достижения неофициальных, недекларируемых целей (обеспечения личного благосостояния), и это было совершенно само собой разумеющимся и естественным. Логика «у государства свои законы – у нас свои» оказывается вполне предсказуемым следствием сложившейся в советские годы в правовом поле ситуации. В выступлении по одному из грузинсих каналов лидер христианско-демократической партии произнес: «Справедливость – вот то, что больше всего необходимо государству, больше чем любой другой закон». На мой взгляд, возможность подобных публичных высказываний из уст политического лидера довольно наглядно свидетельствует о том, что в представлении носителй грузинской культуры понятия «государственный закон» и «справедливость» лежат в разных плоскостях.
Сложению негативного образа государства и государственных правоохранительных органов также способствовала достигшая своего пика коррупция и самоуправство, царившее в полиции и судебных органах в гражданскую войну и годы следующие после нее. В этот период полиция превратилась фактически в одну из банд, действовавших тогда в Тбилиси, однако, банды подчинялись закону улицы и отрицали беспредел, а полиция была не ограничена кодексом и средств не выбирала. Полиция занималась вымогательством денег, подбрасывая задержанным наркотики, с целью получить нужные показания, прибегали к побоям и пыткам. Чтобы вернуть сына на свободу, родителям приходилось обращаться к помощи влиятельных родственников или знакомых, а если таковых не оказывалось, давать крупные взятки. Вопреки норме уличного кодекса, запрещавшего любое сотрудничество с государством, многие квартальные лидеры, потерпевшие неудачу в уличном сообществе, потеряв среди его членов уважение и доверие, шли на неофициальное соглашение с полицией, или просто присоединялось к ее рядам, и зачастаю мстили тем, кого обвиняли в своих неудачах. Работать в полицию также шли страдающие наркоманией в надежде найти хоть какую-то возможность добыть наркотики. Учитывая все это, неудивительно, что органы охраны порядка не пользовались доверием у общества.
Помимо отказа в доверии, государству отказывалось также в праве на монополию на силовой ресурс. После абхазской и гражданской войн, а также, вероятно, отчасти в силу традиции иметь в личном пользовании оружие, известной в большинстве кавказских культур, у населения на руках оказалось большие запасы вооружения. Приведу довольно красочную цитату: «Нужно было видеть в Новый Год, вот сейчас хлопают в хлопушки, а тогда было опасно выходить на балкон. Весь квартал стрелял в автоматы, какие-то ружья. Оружие очень легко можно было достать, ктото за 30 лари покупал, кто-то оружие менял на телевизор, кто-то закладывал в ломбард[iv]». Распространенность и легкодоступность оружия, как кажется, еще больше ослабила позиции государства как обладателя монопольного права на принуждение.
Особенности правосознания, определявшие взаимоотношения с государственными органами контроля и подавления, в значительной мере завязаны на представления о мужественности и чести в грузинской уличной культуре. Нужно учитывать, что отстаивание своей чести или чести близких, даже если используемые при этом средства идут вразрез с существующим в государстве законом – неоспоримая добродетель мужчины.
Я позволю себе начать издалека. В свой визит в одну из тбилисских школ Михаил Саакашвили произнес перед собравшимися речь о проблеме роста преступности среди подростков и в том числе следующее: «Позавчера, в вышедшего после празднования дня рождения из подъезда 18-летнего мальчика выстрелили у всех на глазах, виновные убежали, но показания не дал ни один из присутствующих там молодых людей. Нелюди – это не только убийцы, но и те, кто это видел, кто только что перед этим клялся друг другу в любви, в том числе и убитому, а полиции даже слова не сказал о произошедшем. Они считают, что это было бы стукачеством[v]». Глава государства не случайно обратился в своей публичной речи к этому случаю и заострил свое внимание на стукачестве (он употребил именно это жаргонное выражение) – одной из самых одиозных форм нарушения норм уличного кодекса. Именно нежелание доносить оказывается одной из важных причин отказа от обращения в полицию. Я попытаюсь прокомментировать это исходя из некоторых позиций современной грузинской городской культуры.
1) В представлении ее носителей обращаться за помощью в решении своих проблем в полицию значит быть стукачем. Осуждение стукачества – краеугольный момент уличной культуры, донос – тягчайшая ошибка, которая может караться смертью. Осуждение доносов на друзей, знакомых, соседей, как кажется, не нуждается в объяснении – они осуждаются и в русской, и во многих других культуах. Но в грузинской уличной культуре как стукачество трактуется также заявление в полицию на преступника. В сравнении с максимально социально далекой и враждебной обществу полицией, находящийся «по ту сторону баррикад» нарушитель мыслится как социально близкий. Пострадавший находится с нарушителем в одном лагере противостояния государственным институтам принуждения. Нужно сказать, что обращение в полицию расценивается как «стукачество» не только в пределах норм уличного кодекса, и ценностей каибичоба, такая точка зрения распространена и в более широком обществе. Оно противоречит важкацоба, то есть концепции мужественности в широкой грузинской культуре.
Отмечу здесь же, что дача свидетельских показаний воспринималось как действие, родственное стукачеству. В подростковой уличной среде само слово «свидетель» было табуированным, даже если подразумевался не свидетель в суде, а просто очевидец. Вместо слова «свидетель» надлежало использовать эвфемизм. Из интервью: «Нет, сказать слово «свидетель» можно было, но сказать человеку «ты свидетель», это было оскорблением. Это приблизительно было то же самое, что сука[vi]». 2) Вторая причина отказа от обращения в полицию лежит в том, что уличной культурой оно трактуется как неспособность решать собственные проблемы. Тот же, кто неспособен сам за себя постоять в свою очередь – не важкаци, не мужчина. Нужно при этом отметить, что идее самостоятельности в решении своих проблем не противоречит возможность обращения к своему социальному ресурсу, приобретенному через разного рода связи – буть то родственные, школьные, квартальные или какие-то другие. Как раз отсутствие таких связей заставляет заподозрить в каком-то упущении или промахе в биографии, у настоящего мужчины должны быть такие связи.
3) Не обращаться в полицию – это норма, уметь же противостоять полиции – значит проявить особое мужество. Этот мотив звучит во многих интервью. Вот один из примеров: «однажды я попал так сказать в облаву, и тот, кто пришел обыскивать, это в то время, когда я уже и задержан был КГБ (информант имеет в виду свой опыт задержания за участие в националистическом сепаратистском молодежном кружке, в результате которого он завоевал большой авторитет на улице т.к. не выдал своих – речь идет о конце 70-х)… у меня был какой-то авторитет и мне надо было показать моей этой (уличной группе – Е.З.), что я что-то из себя представляю, и когда он пришел, я говорю, «подождите, покажите руки» – что в руках ничего нет и чтобы мне в карман не подбросили – и «извольте, теперь обыскивайте». Ну и это очень, очень положительно подействовало на членов моей группы, мой авторитет еще повысился[vii]». Другие информанты подчеркивали геройское поведение в полицейских участках, свое или своих знакомых, отказ любыми средствами от дачи показаний, с гордостью рассказывали о случаях, когда им удавалось обмануть сотрудников охраны правопорядка. Такое поведение одобряется культурой, оно достойно мужчины, свидетельствует о его мужестве и повышает престиж. Интересно что после приведенного пассажа информант заметил, что если бы он стремился к криминальной карьере, то было бы может быть лучше, чтобы ему подбросили наркотики и задержали, т.к. тогда у него появился бы необходимый для построения такой карьеры опыт заключения. К сходным выводам приходит Джули Петит в своей интереснейшей, на мой взгляд статье, о палестинской интифаде. Она показывает, что задержания палестинцев израильскими властями, лишение свободы и избиения в полицейских участках стали выстраиваться в палестинской культуре как ритуал перехода в статус взрослого мужчины, и такая форма инициации стала основным средством конструирования мужественности. После возвращения из заключения у молодых людей автоматически повышался социальный статус[viii].
В последнее пятилетие – после прихода к власти Михаила Саакашвили – государство стало предпринимать показательные меры борьбы против улицы и всей системы неформальных связей и теневой экономики, строящейся на «понятиях». И представителям политической элиты, и рядовым гражданам Грузии очевидно, что эта система насквозь пронизывает грузинское общество уже многие десятилетия. С точки зрения сегодняшней власти, вся эта система, составной частью которой является «улица», представляет собой инструмент коррупции и лоббирования своих интересов разными группировками криминальной части общества. Соответственно, провозглашается задача кардинальным образом изменить механизм поддержания порядка в обществе в целом и на улице, в частности.
Одной из основных мер, предпринятых властью в этом направлении является принятие законодательства в области борьбы с организованной преступнастью и рэкетом, карающее как «членство в воровском мире», так и само ношение воровского звания». В области уголовного права появляется новая терминология – «вор в законе» «воровской мир и принадлежность к нему» и т.д. Членом воровского мира признается каждый, кто признает его авторитет и регулярно действует в пользу достижения целей воровского мира. Среди других, предпринятых государством мер нужно назвать широкое освещение в прессе уголовных дел и приговоров, вынесенных ворам в законе и высоким чиновникам, обвиненным в коррупции, прокручивание по телеканалам сюжетов, изобличающих «аморальное» и несовместимое с «воровскими законами» поведение криминальных авторитетов. Среди мероприятий, целью которых провозглашается снижение уровня преступности среди подростков можно назвать программу «Безопасная школа», которая подразумеет меры, призванные усилить контроль над школьниками и повысить их правосознание. В числе этих мероприятий попытка учреждения в школьной структуре позиции «спикера-полицейского», уполномоченного наблюдать за поведением учащихся и проводить с ними воспитательные семинары, введение учебного предмета, разъясняющая отношения несовершеннолетних с законом, усиление внимания к работе квартальных инспекторов с подростками и т.д. Государство претендует на монополию на насилие и стремится взять под свой контроль те сферы, которые раньше были вотчиной понятий и территориальных молодежных группировок.
Борьба с воровским миром становится предметом обсуждения. С ее результатами, «с заменой авторитетов патрульной полицей[ix]» связывают увеличение на улице «беспредела»– неконтролируемого ворами бандитизма. По мнению носителей культуры действие понятий и возможность обратиться в случае конфликтной ситуации к авторитетам тормозили насилие на улице, и в особенности – среди подростков. Приведу пример из интервью. При этом в сегодняшнем грузинском обществе распространены представления о значительном снижении уровня преступности и коррупции. Я думаю, что не стоит полностью полагаться на объективность оценки информантами тех изменений, которые происходят в обществе. Во многом их представления формируются под влиянием средств массовой информации, которые, например, в последние три-четыре года поднимают в обществе моральную панику, констатируя всплеск преступности среди подростков, тогда как статистические данные в действительности этого не показывают.
Как кажется, гораздо интереснее те изменения, которые происходят сегодня на самой улице. Наблюдения и данные интервью позволяют говорить о начавшемся процессе разочарования в воровском мире как источнике справедливости, что повлекло за собой разочарование и в самих воровских понятиях. Записи, которые демонстрировало грузинское телевидение, показывали, что воры совершали поступки, несовместимые ни с дзвелбичоба или воровскими понятиями, ни с важкацоба (например, сотрудничество с полицией, службами безопасности). Таким образом понятия перестают ассоциироваться с важкацоба, перестают быть мерилом мужественности даже в уличном варианте грузинской культуры. В формате уличной разборки больше не предлагают обращаться к нормам воровского мира, вместо «давай поговорим по-воровски» теперь предлагают поговорить «по-мужски». Предложение об обращении к вору, или любой другой фигуре, чей авторитет опирается на близость к криминальному миру, как к медиатору теперь во многих случаях встретит смех. Информанты и сами осознают смену приоритетов среди молодежи, то, что «уличных понятий» уже не придерживаются последовательно. Приведу пример из интервью: «Сейчас очень редко, потому что такое правительство, уже редко увидишь дзвели бичи на улице. Сейчас трудно встретить человека, который был бы настроен на эту идеологию[x]».
Завершая с`то это уже вышло из моды[xi]».
[i] Kai bichoba, воровские
понятия/http://forum.ge/?f=19&showtopic=33708587&st=15
[ii] “Kai bichebi” tsud qvekanashi/ http://presa.ge/print.php?i=3115
[iii] Тбилиси 2007. Интервью И.Д., м., 21 год, студент
[iv] Тбилиси 2009. Интервью Р.Л., м., 29 лет, служащий
[v] Saqartvelos prezidentma mikheil saakashvilma sakhelmtsipo teqnikur universitetshizhanikalandadzissakhelobisauditoriagakhsna/ http://president.gov.ge/print_txt.php?id=341&1=G
[vi] Тбилиси 2007. Интервью Д.Дж. – м., 48 лет, переводчик
[vii] Тбилиси 2007. Интервью Д.Дж. – м., 48 лет, переводчик
[viii] Peteet Julie, Male Gender and Rituals of Resistance in the Palestinian «Intifada»: A Cultural Politics of Violence. American Ethnologist, Vol. 21, No. 1 (Feb., 1994), pp. 31-49
[ix] Kai bichoba, воровские понятия/http://forum.ge/?f=19&showtopic=33708587&st=15
[x] Тбилиси 2007. Интервью И.Д., м., 21 год, студент
[xi] Тбилиси 2009. Интервью М.Г., ж., 44 года, художница
Источник: Центр региональных социально-экономических исследований RAMCOM
Грузия
