Политический нарратив – инструмент «формирования себя» в мировой политике (I)

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Марина КУКАРЦЕВА, Зара ВАЛИЕВА | 30.04.2013 | 15:00

В статье рассматривается возможности исторической памяти и построенного с ее помощью политического нарратива, влиять на формирование положения государства на мировой арене, на восприятие его мировым сообществом и на консолидацию нации. Уточнена сущность политического нарратива, нюансы его связи с феноменом исторической памяти. Рассмотрены под указанным углом зрения сербско-албанский, палестино - израильский, грузино-южноосетинский политические нарративы.

* * *

Память и история - величины времени, как внутреннего, так и внешнего (1). Память элементарна и универсальна, именно она - наиболее важный механизм, конституирующий политическую историю через ментальные процедуры соединения прошлого, настоящего и будущего так, чтобы сформировался связный континуум этих темпоральных паттернов. Фундаментальная гипотеза такой связности - конструктивизм, согласно которому история делается людьми в настоящем в зависимости от их осознания прошлого, то есть в зависимости от того, как они конфигурируют и интерпретируют факты прошлого. История тогда понимается как «конструкция» или даже как «изобретение» историков (2). Проблема, однако, заключается в том, что историческая память по сути своей способна акцентировать исключительно наше прошлое, в этом и суть память, как набора информация об уже обретенном опыте, как коллективном, так и индивидуальном. Но человеческая память (индивидуальная или коллективная) не всегда способна отделить прошлое от прошедшего. А ведь история всегда больше, чем просто прошлое. Как темпоральная цепь событий она реальна и одновременно идеальна, символична, подобно интерпретации, которая производит «новое значение» в целях коррекции старых и формирования новых ориентиров культуры в контексте неизбежного изменения социальных норм, ценностей и пр. 

Иными словами, прошлое становится историей тогда, когда оно не просто сохраняет значение в настоящем, но и воздействует на формирование контуров будущего. С этой точки зрения историческая память, как одна из главных составляющих основ истории, обнаруживает свою недостаточность. Возникает необходимость дополнить знание, сформированное на основе памяти, более сильными аргументами. Их можно найти не только традиционными методами, например, в ходе археологических или источничниковедческих изысканий, но и в исторической культуре, изучении устного творчества народов и его более современной формы – свидетельств очевидцев. 

А вот последняя (в числе многого другого) основана именно на разного рода нарративах. 

Формулируя нарративы, оформляя в них факты и события, воплощая жизнь в выгодном для нас (для политических или бизнес-лидеров) повествовании, мы расширяем свои возможности воздействия на людей. 

На уровне индивидуального сознания задача нарратива – позиционирование себя как вневременного субъекта оценки, которому свойственны простые человеческие слабости, включая известные психологические механизмы вытеснения негативного опыта, то есть по сути дела некая герменевтика личного опыта. Нарративы и коллективного и индивидуального восприятия имеют общие корни, поскольку осмысливаются в категориях упорядочения объекта повествования, решения приоритетных задач, определения мотивов изложения последовательности событий и, наконец, ответственности за результат такого изложения. 

Нарратив – инструмент связности и придания смысла, располагающийся за пределом юридических понятий суверенитета и независимости наций. 

Н. Партнер обращает внимание на то, что с одной стороны, нарратив - термин постмодернизма, наполненный субъективностью и относительность, а, с другой, связь нарратива с сознанием, бессознательным, с его установками, давно стала предметом исследований в психологии и психоанализе (3).

О значении «психологического нарратива» в конструировании и защите персональной идентичности, о том, что люди обычно излагают свою жизнь в нарративе или в некотором рассказе о себе, писали Й. Брёйер и З. Фрейд, Гален Стросон, Э. Гидденс, Д. МакАдамс и многие другие (4). 

Эта идея стала «бродячим сюжетом» во многих дисциплинах: в литературоведении, религиоведении, психологии, антропологии, социологии, философии и политологии. Все социально-гуманитарные дисциплины едины в том, что нарративы - психосоциальны. История жизни, рассказанная тем, кто ее прожил, обусловливается его культурой. Такое изложение событий как минимум воспроизводит мироощущения героя нарратива, как максимум - аргументирует интеллектуальную позицию или систему его убеждений, тем самым, превращая эту позицию и эту систему информации в некий политический акт. Если нарративы еще несут и бремя национальной или этнической идентичности, то в них всегда существуют конфликтующие темпоральные параллели, с необходимой отсылкой к исторической памяти. 

П. Рикер в работе «Время и нарратив» подробно описал, как именно это происходит, каким образом исторические события становятся источниками консолидации этнической солидарности и идентичности через коммеморацию, через проявление недоверия одного этноса к другому (5).

После холодной войны сформировалось множество конфликтующих между собой нарративов, в которых различные действующие лица по-разному расставляли акценты в описании разворачивавшихся перед ними исторических конфликтов: славяно-албанский (сербско-косоварский), арабо-израильского (палестино-израильский), ирако-иранского (не в последнюю очередь суннито-шиитский), нарратив континентального Китая и Тайваня, китайско-тибетский, чечено-русский (в том числе и политический нарратив сепаратисткой Чечни и федеральной власти России), армяно-азербайджанский, киргизо-узбекский, англо-ирландский (где ядро-католико-протестантская противостояние), грузино-южноосетинский, грузино-абхазский и многие другие. В этих нарративах, среди много другого, нашла свое выражение и историческая память, и культура народов. Например, в 2000 г. стартовал международный проект историков в рамках Scholar’s Initiative (SI), инициированный проф. Ч. Инграо (6). Семь групп историков примерно по 260 человек, писали нарративы о событиях в Косово с разных точек зрения (7). 

Идея заключалась в создании единого мастер-нарратива под названием «Объясняя Югославскую катастрофу: в поисках общего нарратива» - прозрачного, бесстрастного, хронополитического, логически артикулированного, связного и всеобъемлющего, на примере событий в Косово и Метохии, не касаясь обстоятельств войн в Хорватии и Боснии. Проблема, с которой столкнулись все фокусные группы, заключалась в том, что никто не смог написать «безучастного» нарратива, занять позицию нейтрального наблюдателя. Всеми исследователями нарративы рассматривались как средство формирования национального утверждения или самоутверждения, так что итоговый отчет о ходе исследования был изъят в 2007 году из обсуждения ввиду угроз авторам нарративов со стороны представителей враждующих сторон. Хотя отрицательный от прогнозируемого результат полевого исследования, с точки зрения науки, то же результат. Это подчеркнуло очевидное: нарратив есть гораздо более грозное оружие, чем просто дискурс реальности. Нарратив обладает сюжетом (см. Ю.Лотман, Х. Уайт), который вынужден служить оправданием целей тех или иных политических сил. Рассмотрим некоторые из таких нарративов.

Сербско-косоварский нарратив

У косоварского нарратива свои собственные начало, дуга, окончание и своя иерархия в перечислении несправедливостей, побед и триумфов. 

Сербский нарратив дает иную хронологию событий, их причин и по-другому расставляет нравственные акценты. Этническая и политическая идеология отыскивается в исторической памяти. 

Сербский и косоварский нарративы абсолютно неконвергентны, их объединяет только один исторический факт XIV века - битва на «поле черных птиц», которая положила начало владычеству турок в этом регионе (8). «Нарратив не вызывает политический конфликт, но заставляет эмоции и память служить определенным политическим целям и делает свою работу столь хорошо, что сводит возможность политических компромиссов к нулю» (9). В своем представлении о настоящем оба нарратива исходят только из прошлого, они не отрезали себя от него, они все еще в нем, а в прошлом уже ничего нельзя изменить. «Но чтобы смотреть из настоящего на прошлое, настоящему приходиться вновь и вновь воссоздавать это прошлое, то есть реконструировать и модернизировать его и тем самым неизбежно его фальсифицировать (здесь слово «фальсифицировать» не оценочное; оно означает выявляющееся в ходе развития науки истории различия между прошлым, как о нем думает данное настоящее, и тем же прошлым в его собственном думанье о самом себе» (10).

В случае сербско-косоварского конфликта каждый из нарративов объявлял произошедшее насилие исторически «неизбежным», ссылался на психологические и социологические основания этого насилия, так сказать, большой длительности. «Нарративная форма, со всей присущей ей символической и трансформирующей реальность силой, образовала четкую границу между крупномасштабными национальными целыми (однако эмпирически бездоказательными или, как мы часто говорим «воображаемыми») и личностной идентичностью. «…История становится не рациональным изложением событий прошлого, а формой обвинения, наполненной эмоциями виктимизации и благоговения» (11).

Палестино-израильский нарратив

В 2000-2005 гг. Институтом исследований мира и Ближнего Востока (PRIME) был проведен весьма показательный эксперимент. Группа израильских и палестинских историков, в целях укрепления взаимопонимания подростков в Израиле и Палестине, написали своего рода учебник истории. Слева страницы излагался израильский национальный нарратив, справа- палестинский, а посредине оставлено место для заметок учеников. В обоих нарративах были указаны три исторических события – Балфорская Декларация, арабо-израильская война 1948-1949 гг., и первая интифада 1987-1993 гг. (12). 

Оба нарратива начинались по-разному. Израильский - с идеи Сионизма, изложения истории еврейского освободительного движения XIX века, личности Теодора Герцля и основанной им Всемирной сионисткой организации. Все это было помещено в контекст националистических движений Европы того времени, антисемитизма и пр. Палестинский нарратив начинался со времен Наполеона и его фантастического по тем временам (1799 г.) предложения о создании еврейского государства. Сионизм представлен как готовый инструмент европейского империализма, а евреи – как сила, предназначенная для захвата и колонизации палестинкой земли. 

Такое расхождение двух нарративов не есть вопрос расхождения исторических дат. Это - пример намеренных попыток изменить прочтение истории, по-разному интерпретировать позицию ее главных героев. В израильском нарративе эти герои - евреи как отдельные лидеры, возглавляющие отдельные же экстремистские группы. Они - агенты и проводники своей исторической судьбы, самостоятельные и опасные игроки на определенном поле конкретного историко-политического пространства. 

В палестинском нарративе главные герои – маленький народ Палестины - беззащитная жертва Большой политической интриги, заговора Европы и Сионизма. Евреи здесь не более чем механические инструменты большой разрушительной силы, используемые мастерами мировой политики эпохи квазиимперий. Эти нарративы изначально - националистические и создать некий объединяющий их нарратив истории народов Ближнего Востока - задача нереальная. Это феномен глубоких политических трансформаций, происходящих в мире пост-постмодерна: «понятие территориального соседства (соntigui'te) наций устаревает, и ему на смену приходит неразделимость (continuite) видимого и слышимого, а политические границы реального пространства преобразуются в хронополитические границы деления реального времени» (13). 

(Окончание следует)

Ближний Восток этничность / этнополитика

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: