СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ В ПРОБЛЕМНОМ ПОЛЕ ПОИСКА ИДЕНТИЧНОСТИ И НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ РОССИИ

Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Сергей МУРТУЗАЛИЕВ | 29.11.2015 | 00:00

Вопрос о национальной идее России имеет длительную историю и обширную историографию. Философ В.С. Соловьев в частности утверждал: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» [1]. С уважением относясь к искренне верующим, но, будучи атеистом, замечу, я далек от всего, что связано с Богом, провидением и т.п. Поэтому особо подчеркиваю, что национальная идея является продуктом конкретной деятельности ЧЕЛОВЕКА, на определенном этапе своей жизнедеятельности осознавшего важность этой идеи для страны, «как вопрос о смысле жизни для каждого человека. Без ответа на него цели, ценности, жизненная энергия, успех становятся малоосязаемыми и труднодостижимыми» [2, с. 3].

Авторский коллектив многотомной монографии дает следующее определение национальной идеи – «это устойчивое представление индивида об основополагающем в прошлом, настоящем и будущем своей страны, мобилизующее его на жизненные усилия, а также соответствующее состояние общественного сознания. … национальная идея в основном адресована внутрь страны, себе самой». Авторы отмечают тот факт, что «в значительной степени вопрос о национальной идее актуализируется в современной России именно в связи с ее очевидной тотальной деградацией и угасанием» [2, с.13, 15].

Национальную идею невозможно навязать извне. Формирование национальной идеи России – это не одномоментный или краткосрочный акт, а длительный процесс развития политических, экономических и идеологических институтов государства, его административно-территориальных субъектов с их спецификой, полиэтничностью, многоконфессиональностью и многими иными факторами, которые национальная идея должна учитывать и опираться на них. Национальная идея создается коллективными усилиями государства, научного сообщества и гражданского общества, отражая реальность, а не умозрительные конструкции, она определяет жизнь государства, всего общества и отдельных его граждан на длительную перспективу [3, с. 156-157].

Национальная идея не является какой-то константой. Невозможно выдвинуть одну национальную идею на все времена. Любая национальная идея должна быть актуальной. Однако остается ценностная константа, отражающая устойчивые характеристики государственности того или иного народа. Одним из ценностных компонентов национальной идеи на протяжении многовековой российской истории выступало православие. Поэтому национальная идея предполагает в частности наличие баланса светского и религиозного наполнения идеи. Одна из сложнейших современных проблем России заключается в том, как соблюсти этот баланс. По определению В.В. Можаровского: «Связующим звеном здесь выступает этос как система психических и нравственных норм поведения, эстетических представлений и народных преданий. Современную политическую культуру определяют сформированные длительным исповеданием религий массовые психологические установки. Ведь этика в религиозных конфессиях выработала качественно не сводимые друг к другу массовые ориентации на «добро» и «зло». В силу этого уничтожение религиозно-ментальных оснований государственности приводит к тому, что политическая система может сохраняться по инерции не более одного физического поколения» [4, с. 16, 197; 2, с. 66-70]. 

Не берусь судить о том, насколько верно последнее утверждение автора «об одном поколении», но действительность такова, что для современной России религиозная идентичность выступает «одной из преград на пути формирования национальной идентичности: попытки построения общенациональной идеологии на основе православия встречают непонимание среди верующих — сторонников конфессиональных меньшинств» [5, с. 132–140]. К числу последних относится значительная часть мусульманской уммы Северного Кавказа, на просторах которого особенно отчетливо проявляется наложение процессов модернизации на традиционное общество и идет активный процесс актуализации этничности [6, с. 15.]. 

В периоды глубоких структурных изменений и развалов государств, национальная идея размывается, крошится вместе с национальной идентичностью. В XX веке Россия дважды пережила разрушительные кризисы национальной идеи и идентичности в связи с событиями 1917 и 1991 годов. В первый раз она потеряла миссию вселенского православия, во второй - утратила идею «светлого будущего» человечества - коммунизма. Первый кризис обернулся «почти столетней революцией, а второй – распадом великой державы, что поставило Российскую цивилизацию на грань мутации и выживания». На первом этапе «царская власть руководствовалась в управлении страной и ее народами церковными заветами, но проводила-то их в жизнь вполне светскими методами» [7, с. 35-36].

Подобный сценарий, судя по всему, весьма популярен сегодня как среди президентского окружения, так и в недрах Русской православной церкви (РПЦ), вероятно забывших (?!), что попытка министра народного просвещения графа С.С. Уварова утвердить принцип «самодержавие, православие, народность», служивший основой официальной идеологии России до 1917 г., как и попытка К.П. Победоносцева (обер-прокурор Святейшего Синода с апреля 1880 по октябрь 1905 г.) установить приоритет церкви в области народного образования для того, чтобы «утверждать в народе православное учение» [8, с. 381], не только провалились, но и явились одной из причин, приведших к свержению царского самодержавия [9, с. 28-61]. Невольно возникает вопрос - стоит ли повторять собственные ошибки и наступать на те же самые грабли? 

После распада СССР была принята новая Конституция (1993 г.), которая, в лучшем случае по недомыслию «архитекторов перестройки», запрещает национальную идею, именуя её в ст. 13 государственной идеологией. Более того, в утвержденной в те годы Правительством России Национальной Доктрине образования РФ прямо говорилось о желательности обойтись без национальной идеи [10, с. 1] - рынок воспитает. Правда, Б.Н. Ельцин, спохватившись, даже указ издал: «Разработать за два месяца мне национальную идею России!» [2, с. 16-17]. Но в результате «рыночного воспитания», длившегося во всех детских и учебных учреждениях страны почти 20 лет, конституционного запрета, конфессиональных разногласий и в силу ряда других причин к настоящему моменту Россия так и не обрела ни новую национальную идею, ни национальную идентичность. 

В качестве анекдотичного казуса можно напомнить, что уже в 1992 году Госкомстат России поспешил отрапортовать, что население РФ следует рассматривать как единую российскую нацию – «нацию-государство», а национальность в паспортах можно фиксировать записью «гражданин России» [11, c. 77, 84].

Следующая (если не первоочередная) причина заторможенного развития рассматриваемых вопросов кроется в том, что политическая элита России в последние десятилетия пытается парадоксальным образом решить проблему национальной политики, действуя в двух совершенно разновекторных направлениях - повернуть бурно расцветшую этноконфессиональную идентичность народов страны в светскую сторону, но при этом в качестве одного из мощнейших «рычагов» уповает на помощь РПЦ. Представляется, что подобный подход к решению вышеуказанной проблемы на Северном Кавказе с помощью православного инструментария утопичен по многим причинам - это не только мое мнение, но и других исследователей. 

Разрушение монополии коммунистической идеологии как системообразующего фактора, провалы национальной политики администрации Ельцина, ратовавшей за обязательную для всего населения страны «Русскую идею», привели к ослаблению советской идентичности при постепенном нарастании сепаратистских и антирусских настроений. В этой связи вспоминается утверждение одного из ведущих идеологов русского этнонационализма В.Д. Соловьева, заявившего: «Россия может быть только государством русского народа, или ее не будет вовсе» [12, с. 183]. Данное высказывание созвучно неоднократным заявлениям современной элиты РПЦ. Думается, уместно будет напомнить, что когда в 2002 г. президент объявил Россию многоконфессиональной страной, митрополит Кирилл (Гундяев) «подправил» его, заявив: «Мы должны вообще забыть этот расхожий термин: многоконфессиональная страна: Россия - это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами. ... Только нужно разъяснить людям, что каждый крещеный человек, если он не является атеистом ... - православный» [13, с. 4]. Вот такое своеобразное «взаимопонимание» и «соработничество» со светскими структурами власти по сложнейшим проблемам страны. Однако, как ни странно, церковным иерархам продолжают предоставлять всяческие преференции в слепой надежде скорейшего обретения национальной идеи и национальной идентичности.   

Cледует согласиться со священником В. Кожиным, считающим, что новая Россия оказалась не готова к диалогу с обилием вер, а РПЦ для защиты своих прав на монополию веры, вынуждена была «призвать на помощь силу государства для того, чтобы приватизировать право на утверждение «единственно верного учения»» [14, с. 9].

РПЦ призывает русскую нацию (и не только русскую) быть православной. Сие невозможно, так как необходимо четко различать церковь и нацию – это совершенно разные «сферы». Ошибочное стремление отождествления «Церкви и нации», а именно так названа вторая глава «Основ социальной концепции РПЦ», вызвала возражение даже у представителей церкви. Игумен Вениамин (Новак) прямо указывал на то, что в данной главе «проводится ненавязчивая параллель между гипотетическим моноконфессиональным православным сообществом (нацией) и упомянутым единым по вере израильским народом эпохи его провиденциального призвания. По сути дела, - пишет он, - предлагается еще один формообразующий принцип нации (кроме гражданского и этнического): монорелигиозный. Ветхозаветный народ был именно таким, но можно ли пытаться подражать ему? Можно ли претендовать на богоизбранность? В проведении такой параллели, представляется, сказывается глубокий архаизм» [15, с. 69] «Основ социальной концепции РПЦ». 

Считаем, что в поликонфессиональной России использование религиозного фактора в таком аспекте недопустимо, поскольку РПЦ не является этнической церковью только русских – это, во-первых. Мнение о том, что быть русским – значит быть православным, русское и есть православное как таковое – это, как минимум, духовный провинциализм, не видящий грани между национальным и вселенским. Во-вторых, еще В.С. Соловьев писал: «В государственном мундире церковь перестанет быть сама собой и превратится в Министерство вероисповедания и треб» [16, с. 77]. Согласно Библии, Христос предупреждал против слияния власти мирской и власти духовной [17, с. 79]. «Царство Кесаря» никогда не может быть «Царством Божиим», даже если этот «кесарь» – православный христианин, чем отнюдь не отрицается возможность положительного влияния Церкви на государство и социум, но для этого Церковь должна оставаться прежде всего церковью. «Церковь должна быть так же бессильна, как и Бог» - этот афоризм Антония Сурожского требует буквального (но не буквалистского) понимания. 

Желая авральными методами работы превратить «электорат» – «идеологических беспризорников» – в верующих, псевдо-политики забывают слова архимандрита Рафаила (Карелин): «Чтобы нести христианские идеи, сама интеллигенция должна быть христианской, но многие ли из ее представителей ведут церковную жизнь? – Почти никто или редкие единицы. Как же из пустого кувшина может вылиться вода, которая туда не налита?» [18, с. 269].

Митрополит Антоний Сурожский (Блум) говорит: «Я думаю, что отождествление христианства с русской идентичностью дает преувеличенное представление о русской идентичности; на самом деле христианство ее значительно превосходит. …И я думаю, что говорить о совпадении русскости и православия – это унижение Божественного вечного, беспредельного. Еще Нестор говорил, что каждый народ должен внести свой голос … в общий аккорд всего мира в явлении и прославлении Бога; и русский народ может внести свое уникальное, - но это не все … Сводить христианство или православие к тому, что это одно из (выделено автором. – А.С.) выражений русской культуры и русской души или русской идентичности, было бы очень жалко». Свою позицию по рассматриваемому вопросу митрополит определил весьма четко и категорично: «Мы не являемся этнической церковью» [19. с. 62, 91]. 

Приведенные и подобные им высказывания богословских авторитетов доказывают, что не политизированная часть православного духовенства трезво оценивала ситуацию и справедливо указывала на изначальную несостоятельность употребления понятия «этническая, национальная церковь» как понятия внутренне несостоятельного. 

Существенным риском для РФ на Кавказе явился административный раздел сложившегося макрорегиона – Юга России, – на два округа с созданием отдельного округа – СКФО. Следует признать правоту Г.С. Денисовой и В.В. Черноуса, считающих, что это «подорвало процесс формирования южно-российской идентичности и акцентировало именно северо-кавказскую идентичность, подчеркивая автохтонный, горский этнический компонент». Это вызов российской идентичности в макрорегионе где «идентичность представителей северокавказских народов имеет иную структуру». «Само название округа на символическом уровне как бы отрывает от Юга России особую конфликтогенную и ненадежную периферию. С созданием СКФО будет формироваться окружная идентичность, которая в случае успеха ослабит конфликтогенность этнических идентичностей, но по своим характеристикам она будет колебаться между кавказской и российской в пользу первой, так как СКФО – не только самый маленький по территории и населению, но и единственный в России, где русские не имеют абсолютного большинства» [20, с. 813; 21]. 

В этой связи вызывают недоумение недавние акции РПЦ по разделению Ставропольской и Владикавказской епархии (22 марта 2011 г.), а спустя год образование в пределах Дагестана, Ингушетии и Чечни новой Махачкалинской епархии путем выделения из Владикавказской. Владыка Владикавказский и Махачкалинский Зосима мотивировал разделение на мелкие епархии необходимостью «более активного окормления православных жителей Северного Кавказа». Череда разделов вызывает ряд вопросов: 1) а что до этого мешало правящим архиереям окормлять православных?; 2) «Правы ли те, кто говорят, что в Дагестане спасение православия в исламе, поскольку создание в свое время Владикавказской и Махачкалинской епархии не дало региону ничего, кроме «скандалов» священников, связанных с отказом подчиняться руководству епархии. В этом плане работа протестантских пресвитеров оценивается выше деятельности регионального священства РПЦ» [22]; 3) если расчленив в очередной раз и без того не крепкий фундамент епархии, РПЦ хотела показать, что церковная ситуация в Дагестане заслуживает особого внимания, то прежде, вероятно, следовало прислушаться и к мнению дагестанских православных, многие из которых говорят о необходимости возврата Владыки Бакинской епархии Александра, пока дела РПЦ в регионе окончательно не рухнули (перечень вопросов может быть продолжен…). Руководитель общественной организации «Территория закона» В. Полубояренко считает, что расчленение епархии - это разрушение системы, которая создавалась два столетия 19 епископами и резко ослабит позиции православия на Кавказе [23]. 

Патриарх Кирилл, будучи еще митрополитом, полагал, что причиной столкновения двух моделей цивилизации – светской (общероссийские законы и т.д.) и клерикальной – является вытеснение религии из общественной жизни как сугубо личное дело каждого человека [24], считая такое положение дел ненормальным. Но возникает вопрос, как должны реагировать мусульмане на попытки утвердить в народе «Русскую идею» или ее разновидности, чего ожидать от мусульман, для которых смысл исламского отношения к законам светского государства заключается в том, что мусульманин может следовать законам государства, но не может допускать мысли, что они выше шариатских, т.к. «судить может только Аллах». Перечень возникающих вопросов может быть продолжить. Планы продвижения общероссийской национальной идеи представляются местным исламским нерусским элитам весьма опасным «ассимиляционным» замыслом Москвы [25] и вызывают среди определенной части российских мусульман негативное отношение, провоцируя межконфессиональное и межнациональное непонимание.

В Ставрополе 14 декабря 2012 г. глава РПЦ дал очень простой (как таблетка) и видимо универсальный с его точки зрения рецепт межнационального мира – оказывается, все решит обращение к вере: «Если на общем базисе Божественных заповедей, которые дал нам Моисей и которые не отвергают ни мусульмане, ни православные, будет созидаться личная и общественная жизнь, то будет мир не только на Северном Кавказе, но и во всем мире» [26]. Полное неприятие данного «рецепта» озвучил Алексей Малашенко: «То, что говорит Патриарх, - популизм, потому что на Северном Кавказе есть серьезные проблемы - этническое, экономическое противостояние, и думать, что обращение к религии все решит, - утопия» [27]. Это только некоторые факторы, уже содержащие в себе или несущие в перспективе отрицательный заряд, препятствующий гармонизация межнациональных отношений, а без этого немыслимы ни национальная идея, ни национальная идентичность. 

Особого внимания заслуживает вопрос о политике государства в образовательной сфере (в плане реализации религиозного компонента). Школу и вуз совершенно справедливо считают «генетическим аппаратом» национальной культуры. Система образования уже с детства задает будущему гражданину ту мировоззренческую матрицу, которая соединяет людей в народ и является одним из «главных инструментов собирания нации, а значит и скрепления страны» [28, с.1943]. 

Официально декларируемый РПЦ отказ от вмешательства в систему светского образования отнюдь не означал фактического ее устранения от возможности реального и активного участия в образовательной и политической жизни страны. По предложению Московской патриархии в феврале 1999 г. в Министерстве образования была создана светско-религиозная комиссия по образованию, которая призвана была «освободить государственные образовательные стандарты, учебные программы, учебники и учебные пособия от проявлений воинствующего атеизма» [29, с. 15]. Требование избавления от «вируса атеизма» противоречило провозглашенному плюрализму концепций и мнений, но Министерство образования и РПЦ это не смутило и не остановило.

Не секрет, что система образования должна либо обслуживать базовую общественную идеологию, либо (в нашем случае – в современной России) помогать обществу в ее формировании. Воспользовавшись ситуацией, РПЦ предложила свои услуги по внедрению богословия в систему образования и воспитания общества, претендуя на роль главного идеолога страны. Церковь добилась особых преференций в системе школьного образования и введения института полковых священников в Вооруженных Силах РФ, натолкнувшись при этом на массовое сопротивление общества и протесты приверженцев других религий [30, с. 20; 31, с. 136]. Однако 17 февраля 2000 г. на заседании Межведомственного совета специальность «Теология» была внесена в «Перечень направлений и специальностей высшего профессионального образования». Ректорское совещание духовных учебных заведений (21-24 июня 2000 г.) «обозначило как дело первостепенной важности организацию сотрудничества духовных школ» РПЦ «с государственными высшими школами, в том числе и с целью создания в последних теологических факультетов или отделений» [32, с. 10]. Подобные шаги можно охарактеризовать не иначе как мирную экспансию духовенства в систему светского образования и воспитания РФ. 

Cразу хочу пояснить, я не считаю, что изучение и преподавание православия или ислама (как и других основных религий) следует запретить. Я против вторжения теологии в систему светского образования в условиях роста исламской радикализации на Северном Кавказе. Религиозная идентификация уже в значительной мере заменила или слилась с этнической и предпосылок тому, что ситуация может измениться в лучшую сторону, пока не наблюдается. 

Деятельность РПЦ в данном направлении вполне понятна – это забота о «тылах» церкви, ее завтрашнем дне. Не случайно еще Первосвятитель Алексий II неустанно напоминал, что «храмы наши никогда не оскудеют людьми, если дети будут воспитаны в духе православной веры» [33, с. 15], обосновывая это тем, что без православия наш народ не обретет то, «что в миру называют национальной идеей» [34, с. 41], т.е. православной. Для православия – в качестве «объединяющей силы» – в мусульманских регионах Северного Кавказа нет ни условий, ни возможностей, поэтому РПЦ не сможет оказывать существенного влияния на воспитание подрастающего поколения, на религиозную, политическую и культурную жизнь основных (большей части) субъектов СКФО. 

Выждав, чем закончатся атаки РПЦ на Министерство образования, лидеры ислама и других религий тут же устремились в пробитую брешь, едва не рассорившись с РПЦ из-за введения в школах «Основ православной культуры», развивая наступление и закрепляя позиции богословия в системе светского образования и воспитания. За последние десятилетия прежде всего в Дагестане сложилась развитая система исламского образования – от мактабов (примечетских школ) до мадраса (медресе) и исламских вузов. Введение теологии в систему светского образования и воспитания преследует интересы не самого образования, а сиюминутные интересы идеологического и политического плана, что недопустимо.

Полностью разделяю мнение В. Шнирельмана о том, что сегодня «для многих русских православие все еще означает культурную идентичность, а не религиозность. То же самое относиться и к мусульманам. Но религиозные организации хотят именно веры. А вера – это ценности, и любая религия считает себя единственно истинной. Поэтому, если общеобразовательная школа будет готовить учащихся к вере, то со временем у нас произойдет сшибка ценностей … те, кто сегодня поддерживает проникновение религии в светскую школу … сознательно или неосознанно подготавливают «конфликт цивилизаций»» [35, с. 89-90]. Проблема актуализируется и низким уровнем преподавания во многих духовных учебных заведениях (слабая подготовка обучающих, урезанное преподавание светских дисциплин и пр.); в исламских учебных заведениях (ИУЗ) – это еще и разнобой в толковании Корана, Шариата и Хадисов представителями разных мазхабов, течений и т.д.

Массовая исламизация на СК, особенно дагестанской молодежи, сопровождается расколом уммы на сторонников традиционного ислама и салафитов. Согласно результатам социологических опросов среди дагестанских респондентов-мусульман почти 30% готовы выразить протест государству, «если его законы противоречат их вере». В период с 2000 по 2010 гг. заметно выросло число молодежи, считающей, что исламская религия должна быть такой, какой она была при Пророке Мухаммаде – с 53,9% до 77,6% респондентов. Негативно относятся к атеизму 60,78% студентов, предпочли бы жить в теократическом государстве 50,98% опрошенных [36, с. 106-109, 112; 37, с. 291-294].

Таким образом, вырисовывается латентная угроза возрождения кавказского варианта исламского Халифата - «Имарат Кавказ» и т.п., в котором православной идеологии, как государственной, места, разумеется, не будет. Не случайно северокавказские исследователи отмечают появление своеобразной «петли отчуждения кавказского региона от развития России, петли нарастающего социально-экономического отката кавказского социального времени» [38]. 

Разрушение прежней системы ценностей и стереотипов актуализировали поиск идентичностей: государственной, региональной, конфессиональной, этнической, не только для северокавказского, но и для всего российского общества. «Разрушение идеократической советской общности поставило горские народы перед проблемой поиска новых самоидентификаций» [21]. В условиях общественного кризиса, коллапса, этничность и тесно связанная с ней религиозная идентичность стали мощным фактором групповой мобилизации и интеграции. Конфессиональное самосознание значительной части населения региона одновременно начало выступать в качестве этнонима «мусульманин». Как справедливо указывают исследователи: национальные чувства стали срастаться с конфессиональными, «создавая общую психологическую платформу в духовном мире и волевых действиях индивида. Длительное воздействие в историческом развитии обусловливает глубокое проникновение религии в национальную психологию народов. В тоже время и сама религия оказывается прочно включенной в шкалу национальных ценностей, приобретая многое из национального характера» [39, с. 127-128]. Объединение нравственных и конфессиональных регуляторов произошло на Кавказе в силу того, что они дублировали друг друга, а в этнокультурном аспекте произошла актуализация исламских ценностей как духовного, так ментально-поведенческого порядка [38]. Каждый из указанных факторов вступает в сложные отношения со многими иными, в чем-то катализируя их, в чем-то являясь им противовесом. 

Завершая, приходится признать справедливость утверждения авторского коллектива ученых, считающих, что до недавнего времени «на практике действия власти сводились и сводятся скорее не к поиску национальной идеи, а к созданию информационного продукта, адресованного обществу и способного обеспечить функционирование государственной власти в тех рамках, которые для нее являются оптимальными [2, с. 77].

В полиэтнической и многоконфессиональной России, ищущей национальную идею, стремящейся к достижению общероссийской гражданской идентичности, требуются продуманные и значительно более тонкие механизмы, нежели практикуемые и предлагаемые РПЦ. Необходим подход, учитывающий всю палитру региональной специфики Северного Кавказа. Народы Северного Кавказа и иных субъектов России не должны испытывать синдром навязанной конфессиональности и этничности.

С.И. Муртузалиев - д.и.н., профессор, Институт Всеобщей истории РАН, г. Москва

Источник: Муртузалиев С.И. Северный Кавказ в проблемном поле поиска идентичности и национальной идеи России // Российский Кавказ: проблемы, поиски, решения: Научное издание / Под общ. ред. Р.Г. Абдулатипова, А.-Н. Дибирова. – Издательство «Аспект Пресс», 2015. С. 406-417.

ислам Кавказ политика и право православие Россия

версия для печати постоянная ссылка

Добавить комментарий

Ваше имя: Ваш E-mail: Ваше сообщение:     Введите код: